Ветер легко окутывал его тело, забирался под каждое перо и нежно его щекотал. Не холодный, не душный, а совсем мягкий и немного сырой, настоящий осенний ветер, ветер, срывающий последние листья с деревьев, заставляя их обнажать свои темные точеные тела. Расправив свои мощные крылья, он мягко парил над вечерним кладбищем, спокойно наблюдая, как священник аккуратно закрывает ворота и усыпальню, проходит по каменной дорожке к часовне и скрывается в келье. Вскоре в ее узком окошке загорается тусклый свет. Пришло время, теперь, как и каждый вечер в это время кладбище погрузится в свой мрачный тревожный сон. Ворон сделал еще пару петель вокруг часовни и плавно уселся на крест, украшающий вершину купола.
Тишина. Как он любил эти моменты. Моменты затишья перед зверским пиром. Это был небольшой промежуток времени ожидания, между закрытием кладбища и открытием черного входа убойного цеха, что находился через дорогу от места захоронения усопших. Летом, вонь здесь, стояла невыносимая. Скорость разложения выброшенных конечностей и кишок животных превышала скорость растаскивания этих «припасов» бродячими животными и дикими птицами.
Ворон продолжал сидеть на прохладном металле креста, когда дверь черного входа отворилась, и потный волосатый мужик вытащил на улицу пластмассовый ящик со смердящими внутренностями. Вывалив содержимое ящика в яму, работник скрылся в темноте прохода, не забыв при этом хлопнуть дверью так, что крадущиеся падальщики вздрогнули, а некоторые и отскочили назад от неожиданности.
Ворон лениво расправил крылья, и так же лениво упал с креста, поймав крылами, воздух стал медленно, паря пускаться к яме. Подлетая, ближе он оживился, когда внос ударил пьянящий запах смерти. Заприметив лакомый кусок отбросов, ворон забыв о безопасности, кинулся туда, его когти вонзились в ошметок жилистого куска в тот же момент, когда он почувствовал, как в его левое крыло вонзилась чья-то челюсть. Не разжимая когтей, и все еще намереваясь улететь, ворон обернулся и увидел перед собой. Так угрожающе близко озлобленные голодные глаза матерого пса, он смотрел птице в глаза и утробно рычал, не ослабляя мертвую хватку мощных челюстей. Ворон забился в панике, он дергался, пытался вырваться, кричал, чувствовал, как собачьи челюсти ломают ему кости крыла. Он чувствовал, как с его крылом куда-то стремительно уносится свобода, а возможно и жизнь. Последнее что слышала птица это глухой удар огромного сапога и визг собаки, он почувствовал, как из его крыла хлынула кровь и отключился.
Чернота, кругом одна чернота, лишь иногда ворон на мгновение приходил в себя, в его большом клюве было сухо как в пустыне, его гноила жажда, его крыло пульсировало, а тело огибало какое-то странное тепло и пахло человеком. Он снова впадал в забытье. Он очнулся снова, когда в глаз ему бил яркий белый свет от яркой лампы, в раздражении он закрыл глаза и открыл клюв, пытаясь, возмутится, но из гортани не вырвалось ни единого звука. В плече все так же пульсировало, но крыла он не чувствовал, его силы были на исходе, и он снова погрузился в мутный сон.
Он слышал, как поют птицы, последние, еще не успевшие улететь, но от чего-то не чувствовал ветра. «Странно», подумалось птице, и он с трудом разлепил глаза. Дневной свет резью ударил по глазам, но проморгавшись он быстро к нему привык. Он понял что лежит на спине , потому попытался побыстрее перевернутся и встать на ноги. Это ему удалось, но через несколько мгновений, ноги задрожали и подогнулись, вынудив птицу осесть. Он ошарашено помотал головой и стал озираться по сторонам: небольшая комната с обшарпанными стенами, он находился на окне, а в комнате все пахло унылостью и одиночеством. У дальней стены стоял диван с рваной подушкой и грязным одеялом на нем, журнальный столик на котором в хаосе валялись пустые пивные банки и сигаретные окурки с разбросанным всюду пеплом, скальпель и черные перья. Птица помотала головой, стряхивая непонятные ему странные ощущения. Тут же у стены стоял шкаф с отломанной и приставленной рядом дверцей, а под окном все оставшееся пространство комнаты занимали ветви сухих деревьев рождающие6 собой зловещее переплетение, среди них имелся старый выкорчеванный пень с корневищем. Все было свалено в углу у окна и рождало, какой то хаос, но в то же время выглядело как-то аккуратно и с «любовью» разложенным. Птица, быстро смекнув, что в квартире творится что-то непонятное, решила побыстрее свалить из этого странного места, для чего повернулась к оконному стеклу готовясь расправить крылья. За стеклом открывался великолепный вид на осенний лес. Он был далеко внизу, а здесь кругом было небо. Ворон с легкостью определил, что находится этаже на сороковом, а то и вовсе на крыше, значит это было чердачное помещение или так называемая мансарда. Внутри перьевого комочка птичьего тела заиграло зарождение свободы, он уже чувствовал, как будет парить в воздухе, снова покоряя небеса и отдаваться так любимому им ветру. Он бодро захлопал крыльями… стоп. Одним крылом. Вместо второго из перьев виднелся лишь небольшой обрубок, замотанный бинтами. В глазах потемнело, голова закружилась, подоконник, словно рухнул в бездну, птичье сердце затрепетало и чуть не разорвалось. Он стал неистово бить живым крылом, словно желая думать, что он может взлететь, но лишь упал на пол в окружение тянущих свои лапы сухих ветвей. Он бился еще долго, пытаясь выбраться из плена, но потом вдруг успокоился, взобрался по корневищам на пень и забылся тревожным и таким усталым сном. Плечо его пульсировало болью и снова кровоточило, птице было все равно, ведь крыла у него больше не было.
Скоро будет уже год, как ворон потерял свое крыло. Мужчина оказался вполне сносным питомцем, в меру слушался и баловал птицу. Научил его сидеть на плече, позволял щипать его за ухо, а когда перегибал палку в своей настойчивости, то получал клювом в глаз. Он водил его на родное кладбище. Ворон часто видел того пса, что откусил ему крыло и когда его видел, расправлял живое крыло и раскрыв клюв грозно шипел. Человек при этом лишь странно улыбался, косясь на голодного пса, не жуя глотавшего отбросы и нервно косившегося на человека с огромной лоснящейся птицей на плече. По вечерам ворон долго сидел в открытой форточке, а рядом у подоконника сидел и его человек, они смотрели в сумеречный мрак, всматриваясь в темнеющий лес, человек при этом как-то по спокойному нервно курил, окутывая себя клубами сизого дыма, а ворон ловил каждое дуновение ветерка, который он так любил. В птичьих глазах отражалась скорбная печаль по похороненной свободе и тоска из-за невозможности предать своим уходом человека вернувшего ему нечто, что порой может заменить свободу – человек вернул птице жизнь…
12.03.08.